О Сашке Наточине….
Представляю себе, как на такое заглавие среагируют люди, знавшие эту фамилию только понаслышке. В том старом советском Кишиневе этого человека знали как корреспондента центральных газет, потом создателя и первого директора издательства «Штиинца» АН Молдавии, знали магазин «Академкнига» на углу Ленина и Гоголя, принадлежавший этому издательству. И не было в Кишиневе человека, который бы не ходил по улице Пушкина мимо дома Печати и не разглядывал фотографии в окнах студии «Фотожурналист», директором которой многие годы был Наточин Александр Миронович, будучи уже пенсионером. И вдруг такое хулиганское – Сашка Наточин…
Наверное, только мне, сыну, да еще его близким друзьям, которых уже давно нет с нами, можно позволить себе такое воспоминание. Только я, семья, да его близкие друзья, при всей «солидности этой номенклатурной фигуры», воспринимали этого человека именно так - абсолютно живым и обаятельным, бесконечно ироничным, балагуром и блестящим рассказчиком, главным заводилой в любой компании. И, пожалуй, не буду я писать здесь панегирик о журналисте, фронтовике, организаторе и руководителе. Расскажу о человеке, которого моя жена до сих пор называет только папа и со слезами на глазах, хотя его нет с нами уже больше 30 лет.
Представляю себе, как на такое заглавие среагируют люди, знавшие эту фамилию только понаслышке. В том старом советском Кишиневе этого человека знали как корреспондента центральных газет, потом создателя и первого директора издательства «Штиинца» АН Молдавии, знали магазин «Академкнига» на углу Ленина и Гоголя, принадлежавший этому издательству. И не было в Кишиневе человека, который бы не ходил по улице Пушкина мимо дома Печати и не разглядывал фотографии в окнах студии «Фотожурналист», директором которой многие годы был Наточин Александр Миронович, будучи уже пенсионером. И вдруг такое хулиганское – Сашка Наточин…
Наверное, только мне, сыну, да еще его близким друзьям, которых уже давно нет с нами, можно позволить себе такое воспоминание. Только я, семья, да его близкие друзья, при всей «солидности этой номенклатурной фигуры», воспринимали этого человека именно так - абсолютно живым и обаятельным, бесконечно ироничным, балагуром и блестящим рассказчиком, главным заводилой в любой компании. И, пожалуй, не буду я писать здесь панегирик о журналисте, фронтовике, организаторе и руководителе. Расскажу о человеке, которого моя жена до сих пор называет только папа и со слезами на глазах, хотя его нет с нами уже больше 30 лет.
Харьковская молодость, 30-е прошлого века.
Детское.
В нашей квартире на улице Подольской в 60-е было три комнаты. В спальне, почему-то, жили я с мамой. Папа всегда очень плохо спал. Кроме того, он много писал, а это он мог делать только по ночам. И чуть ли не каждое раннее утро он надиктовывал по телефону редакционной стенографистке в Москве свою очередную корреспонденцию. Соответственно, его жизненным пространством был кабинет. Это было мое любимое место. Во-первых, там была библиотека, очень хорошая и с любовью подобранная. Во-вторых, там была пишущая машинка, старый немецкий портативный аппаратик. Ах! Какое же это удовольствие колотить по этим блестящим клавишам и с треском передвигать каретку!
В нашей квартире на улице Подольской в 60-е было три комнаты. В спальне, почему-то, жили я с мамой. Папа всегда очень плохо спал. Кроме того, он много писал, а это он мог делать только по ночам. И чуть ли не каждое раннее утро он надиктовывал по телефону редакционной стенографистке в Москве свою очередную корреспонденцию. Соответственно, его жизненным пространством был кабинет. Это было мое любимое место. Во-первых, там была библиотека, очень хорошая и с любовью подобранная. Во-вторых, там была пишущая машинка, старый немецкий портативный аппаратик. Ах! Какое же это удовольствие колотить по этим блестящим клавишам и с треском передвигать каретку!
А главное, там на стенке висела папина «красавица» и в комнате всегда был папин запах…
Да, именно так, красавица и запах. Красавица – это небольшой рисунок итальянского мастера тридцатых годов. Только женская головка в кокетливой косыночке и глазами, постоянно сопровождающими тебя в любом месте комнаты. Папа привез эту картинку из Германии после войны и в доме она стала реликвией. И называли ее не иначе как "Папина Красавица". А запах…. Это было нечто необъяснимое. Папа никогда не курил и терпеть этого не мог. Но в комнате был именно какой-то очень мужской, но уютный домашний запах. Я очень любил примоститься к папе на диванчике под бочок и мгновенно засыпал под этот запах. Даже в более старшем возрасте. И всегда, когда папа уезжал куда-нибудь, я перебирался жить в эту комнату.
Да, именно так, красавица и запах. Красавица – это небольшой рисунок итальянского мастера тридцатых годов. Только женская головка в кокетливой косыночке и глазами, постоянно сопровождающими тебя в любом месте комнаты. Папа привез эту картинку из Германии после войны и в доме она стала реликвией. И называли ее не иначе как "Папина Красавица". А запах…. Это было нечто необъяснимое. Папа никогда не курил и терпеть этого не мог. Но в комнате был именно какой-то очень мужской, но уютный домашний запах. Я очень любил примоститься к папе на диванчике под бочок и мгновенно засыпал под этот запах. Даже в более старшем возрасте. И всегда, когда папа уезжал куда-нибудь, я перебирался жить в эту комнату.
1946 год, папа приехал в отпуск из Германии, где служил до 47-го года. Типичная постановочная фотография тех лет. А почти через год после этого отпуска появилась на свет моя старшая сестра….
Еще детское в сегодняшнем восприятии…
Мой папа (никогда не мог сказать слово отец, оно кажется мне жестким и очень официальным), был профессиональный журналист и столь же профессиональный "душа" любой компании. Вовсе не потому, что он был моим папой, а исключительно справедливости ради, должен сказать, что более обаятельного и притягивающего к себе человека я в своей жизни не видел. Его нельзя было назвать красивым мужчиной, он был весьма среднего роста и сутул (последствия тяжелой контузии и болезни), но хитрющие глаза и острый язык делали свое дело, женщины редко могли устоять перед ним, да и он не пропускал ни малейшей возможности поразить, потрясти, ошеломить, завоевать. У меня до сих пор перед глазами живописная картина. Все семейство в сборе отправляется на променад. Впереди, "на боевом коне", т.е. метрах в десяти от основной группы бежит папа. В арьергарде мама и мы с сестрой. Навстречу идет какая-то малознакомая или вовсе незнакомая женщина. Папа, с воплем "Дорогая!!!", бросается навстречу этой женщине, расцеловывает и начинает выяснять откуда её знает. Как мама выдерживала все эти цирковые номера неизвестно, но мне иногда казалось, что ей это доставляет даже удовольствие. Ну как же, лучший мужчина Кишинева её и только её!!!! А растерянность и смущение папиных жертв – это дополнительный кайф, в нагрузку.
Мой папа (никогда не мог сказать слово отец, оно кажется мне жестким и очень официальным), был профессиональный журналист и столь же профессиональный "душа" любой компании. Вовсе не потому, что он был моим папой, а исключительно справедливости ради, должен сказать, что более обаятельного и притягивающего к себе человека я в своей жизни не видел. Его нельзя было назвать красивым мужчиной, он был весьма среднего роста и сутул (последствия тяжелой контузии и болезни), но хитрющие глаза и острый язык делали свое дело, женщины редко могли устоять перед ним, да и он не пропускал ни малейшей возможности поразить, потрясти, ошеломить, завоевать. У меня до сих пор перед глазами живописная картина. Все семейство в сборе отправляется на променад. Впереди, "на боевом коне", т.е. метрах в десяти от основной группы бежит папа. В арьергарде мама и мы с сестрой. Навстречу идет какая-то малознакомая или вовсе незнакомая женщина. Папа, с воплем "Дорогая!!!", бросается навстречу этой женщине, расцеловывает и начинает выяснять откуда её знает. Как мама выдерживала все эти цирковые номера неизвестно, но мне иногда казалось, что ей это доставляет даже удовольствие. Ну как же, лучший мужчина Кишинева её и только её!!!! А растерянность и смущение папиных жертв – это дополнительный кайф, в нагрузку.
Друзья…
Это была, наверное, самая шальная компания в Кишиневе тех лет. Костяк составляли врачи, потому что мама моя была врачом, а папа много лет был собкором «Медицинской газеты» и даже «Отличником здравоохранения»! Пересказать здесь их «гульки», «залёты», подначки, приключения просто невозможно. Но самым ярким было папино пятидесятилетие, когда он «арендовал» в Чеховском театре костюмы и раз за разом появлялся за праздничным столом в новом неожиданном образе. Апофеозом этого «фейерверка» стало финальное папино прохождение непосредственно по столу в женском неглиже с исполнением канкана!
(Как жалко, что в те времена не было современных смартфонов и некому было эту феерию запечатлеть для потомков).
Это была, наверное, самая шальная компания в Кишиневе тех лет. Костяк составляли врачи, потому что мама моя была врачом, а папа много лет был собкором «Медицинской газеты» и даже «Отличником здравоохранения»! Пересказать здесь их «гульки», «залёты», подначки, приключения просто невозможно. Но самым ярким было папино пятидесятилетие, когда он «арендовал» в Чеховском театре костюмы и раз за разом появлялся за праздничным столом в новом неожиданном образе. Апофеозом этого «фейерверка» стало финальное папино прохождение непосредственно по столу в женском неглиже с исполнением канкана!
(Как жалко, что в те времена не было современных смартфонов и некому было эту феерию запечатлеть для потомков).
Ближе к финалу…
Только папа умел завести любую, даже малознакомую и очень разнородную компанию. Мне тридцать. Собирается как всегда огромная компания моих друзей и коллег по работе, человек тридцать. Приходится арендовать родительские хоромы, т.к. наши с женой 9-ти метровые апартаменты явно не соответствовали стоящим задачам. Весь вечер на арене блистает папа (ему уже 72 года, очень болен). Он говорит, поет, танцует, заигрывает с девочками. Мы, молодые люди уже без сил, а он только поддает жару, не дает расслабиться. И так до четырех часов утра, до последнего гостя. А потом плохо, плохо….
Только папа умел завести любую, даже малознакомую и очень разнородную компанию. Мне тридцать. Собирается как всегда огромная компания моих друзей и коллег по работе, человек тридцать. Приходится арендовать родительские хоромы, т.к. наши с женой 9-ти метровые апартаменты явно не соответствовали стоящим задачам. Весь вечер на арене блистает папа (ему уже 72 года, очень болен). Он говорит, поет, танцует, заигрывает с девочками. Мы, молодые люди уже без сил, а он только поддает жару, не дает расслабиться. И так до четырех часов утра, до последнего гостя. А потом плохо, плохо….
Кишиневский мемориал, день Победы. Папа свято чтил этот день...
Финал.
Папы не стало в мае 1987 года. Хоронили его на «Дойне» в очень дождливый день. Папа был достаточно известным человеком в городе, потому сама процедура похорон была многолюдная и даже немного пафосная. Уже на кладбище устроили небольшую панихиду с речами, хотя их никто не планировал. Затеял это Артем Маркович Лазарев*, человек, который фактически привез моих родителей в Кишинев, который прошел рядом с ними огромный кусок жизни, он же и стал говорить…
Надо понимать, что времена еще были советские, в общественной жизни еще вовсю действовали устоявшиеся штампы и Артем Маркович, насквозь коммунист и общественный деятель, совершенно автоматически стал говорить то, что принято.
- Товарищи! Сегодня мы прощаемся с коммунистом, фронтовиком, человеком, отдавшим жизнь за идеалы… бла-бла-бла…
Нависла звенящая тишина. Нет, Лазарев действительно говорил правильные слова, но как эти слова не соответствовали человеку, которого хоронили, кем в восприятии близких и знакомых Сашка Наточин был… И вдруг Артема Марковича как пронзило, до него дошло это несоответствие дежурных слов и сути происходящего, кого мы все потеряли. Он внезапно замолчал и через пару секунд грохнулся на колени в грязную жижу после дождя со словами: «Саша, прости…» Вот когда прошибло всех, вот когда все осознали тяжесть потери…
Папы не стало в мае 1987 года. Хоронили его на «Дойне» в очень дождливый день. Папа был достаточно известным человеком в городе, потому сама процедура похорон была многолюдная и даже немного пафосная. Уже на кладбище устроили небольшую панихиду с речами, хотя их никто не планировал. Затеял это Артем Маркович Лазарев*, человек, который фактически привез моих родителей в Кишинев, который прошел рядом с ними огромный кусок жизни, он же и стал говорить…
Надо понимать, что времена еще были советские, в общественной жизни еще вовсю действовали устоявшиеся штампы и Артем Маркович, насквозь коммунист и общественный деятель, совершенно автоматически стал говорить то, что принято.
- Товарищи! Сегодня мы прощаемся с коммунистом, фронтовиком, человеком, отдавшим жизнь за идеалы… бла-бла-бла…
Нависла звенящая тишина. Нет, Лазарев действительно говорил правильные слова, но как эти слова не соответствовали человеку, которого хоронили, кем в восприятии близких и знакомых Сашка Наточин был… И вдруг Артема Марковича как пронзило, до него дошло это несоответствие дежурных слов и сути происходящего, кого мы все потеряли. Он внезапно замолчал и через пару секунд грохнулся на колени в грязную жижу после дождя со словами: «Саша, прости…» Вот когда прошибло всех, вот когда все осознали тяжесть потери…
Наверное это всё не правильно, не должен сын писать памятные статьи об отце. Но я вдруг понял, что нет уже практически людей, кто знали его так близко и могли бы сделать это не дежурно, не для галочки. Мне очень хотелось, чтобы это был не памятник или памятная доска, а живая картинка, НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
В феврале 2014 года папе исполнилось бы 100 лет…
Но я не хочу заканчивать этот маленький рассказ официозом, потому размещу здесь самую хулиганскую фотографию, что сохранилась в архиве. Это развесёлая харьковская комсомольская юность!
*Артем Маркович Лазарев, был в свое время секретарем ЦК КПМ, ректором ГосУниверситета, Председателем Президиума Верховного Совета МССР, академик.
В феврале 2014 года папе исполнилось бы 100 лет…
Но я не хочу заканчивать этот маленький рассказ официозом, потому размещу здесь самую хулиганскую фотографию, что сохранилась в архиве. Это развесёлая харьковская комсомольская юность!
*Артем Маркович Лазарев, был в свое время секретарем ЦК КПМ, ректором ГосУниверситета, Председателем Президиума Верховного Совета МССР, академик.
